Учился я во второй половине 80-х в славном 1 Ленинградском Медицинском Институте им И. П. Павлова. Был у нас на кафедре анатомии профессор-консультант Михаил Григорьевич Привес. Он начал заведовать кафедрой анатомии ещe в далеком 1937 году, был одним из корифеев отечественной анатомии, по его учебнику училась большая часть советских врачей. К моменту моей учебы он был уже глубоким стариком, но ни разу в жизни я его без белой рубашки и бабочки не видел. Он читал вводные лекции, несмотря на возраст, обладал поразительной памятью и остроумием, при этом интеллигентными, аристократическими манерами. Студенты его глубоко уважали и любили, тем более, что экзаменов он уже не принимал, и обижаться на него не мог никто. Поскольку личностью он был неординарной и работал в институте с незапамятных времен, о нем было сложено немало легенд, многие из которых были правдой. Вот одна из них.

Профессор Привес читает лекцию по мочеполовой системе мужчин:

— Некоторые студенты спрашивают, — говорит он, — Какая длина полового члена считается нормой? Вот у меня... , — с этими словами Михаил Григорьевич засовывает руку в карман брюк и копается там; аудитория замерла, следя за его рукой; быстро вынимает руку из кармана с зажатым в ней носовым платком, -... был случай... , — как ни в чем не бывало, продолжает Михаил Григорьевич, вытирая платком лоб. Аудитория, к недоумению профессора, грохнула.

Вызов самый обычный.

Пациентке пора в роддом.

Но в доме, кроме мужа и жены, жил ещё и енот...

Енот — скотина особенная. Любопытная, и с повышенными возможности по созданию хаоса.

Пока акушерка смотрела пациентку (минут десять, не больше) енот:

— Открыл чемодан (второй, который остался в прихожей).

— Достал оттуда все упаковки бинтов.

— Открыл половину из них. Не разгрыз, а именно открыл — аккуратно, по линии разрыва.

— Открыл часть банок, перенюхал все, те что не понравились — вылил.

— Упаковки с лекарствами также достал, осмотрел, часть перепрятал в хозяйский шкаф.

— Спрятал остатки чемодана под кровать.

Хозяева извинялись потом, и даже помогли собрать обратно всё, что удалось спасти из цепких лапок.

Но списывать потом пришлось тоже изрядно...

БИОМАССА

Сидели компанией на даче, разговор зашел о смертной казни.

Мнения разделились, но я как всегда был против... Спорили до глубокой ночи.

Слово взял мой друг Валера — сосед по даче и по совместительству одноклассник:

— Я тоже раньше был против смертной казни, но полгода назад резко изменил свое мнение,

4 ноября пошел с ребёнком гулять.

Куда идти — на пруд кормить уток.

Выдали пол-буханки хлеба, из расчета, что ребёнок тоже погрызёт — ей

2 года, дома "плохо" ест, а на пруду — с аппетитом.

Пришли. Мороз. пруд уже замёрз. РЁВ — где утки?

Спаслись, конечно же. Серой шейкой помирать никому не охота.

Замечаю, что сидящая неподалёку ворона на меня смотрит явно ожидая еды.

Ладно, думаю, спасай певунья. Бросил на лёд полкуска. Эта серая делает великолепный круг на зависть ребёнку и с красивым пике снижается к куску хлеба.

В следующее мгновенье вижу как ворона, растопырив ноги, на заднице скользит по льду пруда с глазами по пять копеек. Проехав примерно метр она встала и как заправский конькобежец широким шагом пошла к хлебу.

В это же мгновенье ещё одна серая охотница спикировала к куску и прокатилась на хвосте в другую сторону.

День был спасён. Кинув второй вороне остатки куска, мы ушли домой, где ребёнок мимикой и жестами долго рассказывал домашним о приключении.

Всё.

Сергей Прокофьев поступил в Петербургскую консерваторию в 13 лет, в 1904 году. Получилось довольно эффектно: перед ним вступительный экзамен сдавал бородатый солидный мужчина, принёсший на суд комиссии только один романс, и то без аккомпанемента, и тут в зал входит худенький вундеркинд, согнувшийся под тяжестью двух солидных папок... Четыре оперы, симфония, две сонаты и несколько фортепианных пьес. "Вот это мне нравится! " — воскликнул председатель комиссии Николай Андреевич Римский-Корсаков.

Однако учить Прокофьева нравилось немногим. С первых дней в консерватории он проявлял не только свою феноменальную одарённость, но и неуступчивость, независимость, дерзость.

Класс композиции вёл Анатолий Константинович Лядов. Обычно спокойный и сдержанный, Лядов слушал учебные пьесы Прокофьева с гримасой как от зубной боли. Юный гений не мог удержаться от "новаций", раздражавших мэтра.

— Я не понимаю, зачем вы у меня учитесь?! — возмущался Анатолий Константинович.

— Поезжайте к Рихарду Штраусу! Поезжайте к Дебюсси! , — говорил Лядов тоном, каким посылают подальше.

Казалось, классик Лядов никогда не поймёт новатора Прокофьева, но своим друзьям Анатолий Константинович признавался:

— Сергей Прокофьев... Я обязан его научить! И так, только так, чтобы он сформировал свой собственный неповторимый стиль, свою неповторимую технику...