Жарко! Нет, не так — ЖАРКО!

Вытаскиваю собакенов на реку. Собакенов, если что, три — лайка, кавказец и такс.

Лайка старая, 9 лет, умная, но хитрая и та еще с@ка) Кавказец молодой от слова совсем, переросток, 70 кило живого веса и выглядит, как мелкий медведь. Таксу 4 года, мозгов нет от слова совсем, но хиииитрый и плавать не любит.

Собственно преамбула этим и закончена, собакены выпущены на волю и тихо занимаются своими собачьими делами, я же спокойно устраиваюсь с телефоном так, чтобы видеть всю эту братию и если что шугануть или достать с места выплава.

В общем лайка бегает по обрезу воды, что-то гавкает, недалеко отплывает ну и т. д.

Кавказец лег в воду морда на берегу.

Так. Где такс? Такс сидит под деревом и в воду идти не желает от слова совсем.

Кидаю ему мячик, приносит, кидаю мячик в воду, не идет, стоит и блажит заливистым лаем. Мол, сволочь хозяин бросил в воду еще вполне пригодный для сгрызания мячик и гонит несчастное коротконогое создание в воду.

Вот достал. Гоню лайку за мячиком. Приносит, выплевывает и идет дальше бегать по мелководью.

Кидаю мячик еще раз в воду. Такс так же верещит про мячик. Опять гоню за ним лайку. Спокойно достает его из воды, кладет около ног. Такс срывается за мячиком, подбегает, получает нежный кусь за филейную часть от лайки.

Бросаю мячик в воду. Такс нехотя приносит, вывалит у ног мячик, язык, и валится сам, но мячик под носом. В глазах — вся боль еврейского народа, во время скитаний по пустыне.

В общем аппортировка мячика происходит через раз.

В конце концов мне это все надоедает, кидаю мячик подальше.

Лайка и такс уже оба не хотят за ним плыть. Стоят на берегу, переглядываются.

Лайка подходит к лежащему кавказцу, и начинает его поднимать, тот нехотя встает, показываю ему на мячик.

Идет в воду. Плывет. С места срывается такс, подплывает быстро к кавказцу. Забирается ему на спину, и плывет, как будто так и надо. Мячик близко. Такс плюхается со спины в воду, хватает мячик, забирается опять на спину, мол, ты что — до мячика довез теперь вези обратно.

Плывут назад. Перед самым берегом кавказец как-то поворачивается на бок, такс падет в воду. Мячик выпустил. Кавказец своей мясорезкой хапает мячик так, что его не видно, вываливает морду на берег и продолжает лежать в воде. Все. Занавес. Нету мячика. Идите в задницу. Не мешайте лежать в воде и отдыхать!

В царское время, до революции, Балаклава не была районом Севастополя, а была всего лишь небольшим курортным и рыбацким городком в 10 километрах от города. Там жил и трудился долгое время великий русский писатель Александр Куприн.

В Балаклаве до сих пор стоит его дом и он считается домом-музеем великого русского писателя Александра Куприна.

Местное население, преимущественно греки, которым он посвятил рассказ "Листригоны", очень любили писателя и он очень часто пьянствовал с рыбаками в кабаках Балаклавы. Однажды, сильно набравшись местного вина, Куприн отправил царскому министру Столыпину телеграмму примерно следующего содержания:

"Балаклава отделяется от Российской империи, становится самостоятельной республикой, вводит свою армию и флот, а также свои денежные знаки и законы.

Подпись: Свободные жители Балаклавы. "

Прочитав текст телеграммы, Столыпин, зная кто стоит за подписью "Свободные жители Балаклавы", не обиделся и отправил телеграмму следующего содержания:

"Куприн, когда пьёшь — закусывай!

Подпись: Столыпин. "

Это произошло в конце 90-х на юге нашей страны. Я работала в маленьком магазинчике одежды. Утро, ноябрь, погода — хуже не придумаешь: ледяной ветер, сильный дождь. На улице ни души, даже машин нет.

И тут заходит парнишка лет 19-ти, худой, сгорбленный, вид запуганный и жалкий. Стоя на пороге, начал быстро и часто кланяться, здороваясь. Потом,

Как-то получилось так, что из маленького добродушного щенка-ризеншнауцера выросла злобная лохматая скотина, не признающая никаких авторитетов и стремившаяся вцепиться в горло всем, кроме Юрки и его жены. Звали этого Годзиллу-переростка Тузик. Юрка жил в своем доме в поселке. Тузик жил в вольере, откуда его выпускали глубокой

ЛЕСТНИЦЫ-УБИЙЦЫ

В тёмные зимние вечера XVII века, когда дома освещались только чадящими факелами да крошечными свечами, лестницы представляли собой смертельную угрозу.

Их строили крутыми, узкими, без перил, с неровными ступенями.

Это было не небрежностью. Это был расчёт.

Лестницы строили такими нарочно — чтобы в случае нападения на дом враг, запнувшись, с треском скатился вниз. Хозяева знали каждый выступ, каждую коварную ступень наизусть; чужаки — нет.

Но время шло, и с нападавшими в домах стали бороться реже. Зато лестницы остались прежними.

Ночью, когда хозяева спускались в темноте к кухне за водой, под ногами хрустели половицы, сквозняк гасил свечу, и шаг влево или вправо мог стоить жизни.

Многие смерти в домах тех времён объяснялись не болезнями, а падением с лестницы.

В одной только Англии XVII века лестница была одной из самых частых причин случайной смерти — почти наравне с утоплением.

И всё потому, что идея комфорта — строительства безопасных, широких, освещённых лестниц — казалась тогда прихотью, недостойной серьёзного дома.

В домах того времени передвигались тихо, цепко держась за стены. И каждый шаг вниз был маленькой битвой за жизнь.